Я вначале не хотел писать о Шуше....о моей неизбывной боли… Что можно писать о земле, которая ныне находится во вражеской оккупации?  И чего стоит цена написанного?Кому нужны эти воспоминания, этот плачь ?  Пусть хоть тысяча таких статей будет написано, разве этим вернешь хоть пять земли Карабаха? Знаю, меня можно посчитать за пессимиста. Да, я пессимист. Но разве человек до мозоли на языке произносящий «Шуша» может быть оптимистом? Вы скажите, Шуша наша колыбель культуры, консерватория, мол, оттуда вышли такие корифеи музыки, как – Узеир Гаджибеков,  Сеид Шушинский, Бюльбюль, Рашид Бейбутов… и  что о них теперь не писать?  Писать! А что потом? До боли в  душе, сколько можно смотреть  фильм Анара «Аккорды долгой жизни?» Сколько?...  Сердце чуть не разрывается… Лично  я в последние  годы  не могу смотреть этот фильм. Не  смотрю! Знайте, что я до сих пор не видел еще фильм Джейхуна Мирзоева о трагедии в Ходжалах « Fəryad” ( «Вопль). Ей богу, клянусь, не могу смотреть. Если я  посмотрю этот фильм, то мне  покажется, что  я , как песок рассыплюсь, смешаюсь с  землей.  Когда дерево срубают под корень, разве вы не знаете как оно валится?  Я  нахожусь в  положении  этого дерева.

В Гобустане  первобытные  люди сгоняли  диких оленей  к обрыву. У  них не было пути назад.  Вот и я  ставлю себя на место этих  диких оленей.     Разве вы не видите  кадров сожженных развалин Шуши, содеянных армянскими фашистами, разве вы не видите табло с надписью «Шуша», валяющееся на земле? Так вот, мое нутро напоминает картины этих кадров.  Можно сказать,  находится  в еще худшем виде. Прошу вас, не  осуждайте меня. Я много раз бывал в Шуше. Иной раз оставался там  в течении  месяца. Я Шушу исходил вдоль и  поперек. Не могу забыть, как смотрительница дома –музея Абдулкерим бека Мехмандарова ( того самого, который окончил в Петербурге Медицинский университет),  видя, с каким удивленным интересом  я рассматриваю  на первом этаже  каменную стену с  четырехугольными выемками,  объяснила мне: в эти места высыпали овес для лошадей тех людей, которые приезжали к нему лечиться из соседних сел.  Помнится, я тогда был  восхищен такой человечностью, благородством.  Выходит,  Мехмандаров думал не только о больных, но и об их усталых лошадях, проделавших долгий путь. (Если бы Мехмандаров был жив, я бы сказал нашим нынешним врачам,. мол, вот от кого надо брать пример, как  говорят в народе, «да коснется он правой рукой вашей головы».

 И что же теперь мне не сожалеть, о владельцах  этого благородства, этой культуры, чьи  прекрасные  усадьбы осталась на поругание врагам?   Возле мечети Гевхар Ага  в Шуше я не раз встречался и беседовал с известным  шушинским борцом Гочаем и его друзьями.  В пяти – шести шагах от  этого места,  внутри  небольшого базара,  в чайхане, я обычно завтракал. Вкус тендир – чурека с медом  и сливками, подаваемые там, до сих пор не выветрился  у меня с языка.

Лето. Я вспоминаю дела давно минувших лет,  о том, что случилось тридцать лет  назад.  Вечером  мы с одним моим  шушинским  другом шли в сторону площади – Мейдана. Вдруг с верховья улицы проехала «волга» светлого цвета. Мой друг быстро заметил : «Это композитор  Сулейман Алескеров. Знаешь да, он из Шуши. Каждое лето он- здесь». Я перескакиваю   с одного на  другое ...  Клянусь богом, терпенье  лопается. Возможно, моя писанина никому не  нужна. Я по меньшей  мере раз пятьдесят листаю  тоненькую книгу  Фирудина Шушинского «Шуша» , выпущенную в 1963 году.   И теперь  иной раз, уже стоя одной ногой в мире ином,  листаю мутные фотографии, находящиеся в этой книжке, вспоминаю,  думаю. Устаю, поднимаясь в небо…

Я прервал свой рассказ о Сулеймане Алескерове. Итак, продолжу, после оккупации Шуши, через семь-восемь лет, по поручению телевидения я поехал к Сулейман муалиму домой, что б взять у него интервью.  Он жил по улице Гуси Гаджиева, в доме композиторов.  Сулейман муалим  встретил нас у входа в дом. Мы поднялись  в  дом.  В его  рабочем  кабинете все было уставлено снимками Шуши – и стены, и пианино, и  книжные полки.  Я чуть с ума не сошел. Первое, что я  подумал, «этот  человек долго  не проживет, сердце разорвется».   Пусть дух Сулейман муалима меня поростит. А о том, что он говорил в своем интервью, ничего не помню.

Печаль притягивает печаль. Сулейман муалим, если я  не ошибаюсь , на втором этаже попридержал шаг:

- Вероятно, уснул –сказал он. - И, потом, он теперь плохо слышит.  Знаете, да,  жена Тофик муалима скончалась.  Если  у пожилого человека умирает жена, считай сам умирает…

Добавлю, что если бы  я не увидел фотографии Шуши в доме у  Сулейман муалима, то непремено повел разговор о днях своего пребывания в Шуше.

Но увидев его сломленным, я сразу понял, что если я напомню ему об этих воспоминаниях, то рану его обновлю.

Позже  я вновь вернусь к разговору о Сулейман Алескерове.

По решению YUNESKO, праздновалось 100 -летие   Узеира Гаджибекова. Планировалось  открытие  его памятника и Дома музея  в Шуше 18 сентября 1985 года , в день  рожденье композитора. Это все было проведено   не 18 сентября, а 5 октября.  Ведь мы не можем вовремя проводить… Напомню, что  YUNESKO это решение приняло год назад.  На этих мероприятиях  выступили тогдашний глава  республики Кямран Багиров , министр культуры  Закир Багиров, Полалад Бюльбюльоглу и московские музыковеды.  Среди них мне особенно  запомнились  слова  первого секретаря Союза композиторов СССР  Тихона Хренникова: «Узеирбек  очень большой композитор.   Я впервые побывал в его родной Шуше.  Когда я вышел из машины в этот красивый город, посмотрел на хрустальное  небо, подумал, что  это естественно, рождение такого музыканта  в таком месте».

Когда я 10 мая 1992 году узнал, что армянские  бандиты захватили Шушу,  первое что вспомнил, эти слова русского  композитора.  С болью подумал:  « да, чтоб нам пропасть… Что, теперь  в Шуше, под  этими хрустальными небесами, будут рождаться армяне с соловьиными голосами? В тот день я ходил сам не свой, как курица, в голову которой метнули камень.  Я почувствовал себя беспомощной квочкой.  Возможно, еще хуже. Будучи в шоке –онемел, ничего не мог вымолвить, написать. Да, написать…  И все же  я написал письмо, оно  было в жанре  стиха. Только две строки  прочту вам:

 «О боже, дай нам ущелье без дна,

Чтоб было где нам спрятаться, сгинуть…

Я это стихотворение потому не привожу полностью, что вы,  прочтя его, почувствуете и ко мне и к себе презрение. За эти годы я прочел множество  статей о Шуше.  Из них наиболее подействовали на меня  мысли талантливого журналиста из Шуши Хикмета Сабироглы: «Одно дело умереть в Шуше и другое дело умереть без Шуши. Тот, кто умирает в Шуше умирает один раз, а тот, кто без Шуши, умирает каждый день». И еще запомнились мне слова певца Сахавата, тронувшие меня до глубины души - «соловей, песня твоя мне изранила сердце…».  Мне  странно, что я все еще …жив. Я учился в университете, на факультете истории. Готовил немало передач по телевидению о дашнаках, которые в союзе с русскими громили нас, об Азербайджанской демократической республике и ярких личностях той поры. Писал о погромах мусульман в Шамахе, Кубе в 1918 году, о жертвах мартовских погромов , а также об  исследованиях ученых новейшего времени.  Прочел немало книг зарубежных и наших авторов  о преступлениях армянских шовинистов. Хочу сказать, что я далек от мысли - приписать  взятие наших земель кучке армянских бандитов. Бывало, во дворе в селе, я пропалывал сорную траву.  И, когда я ее  выдергивал с корнем, то видел, что  в стороне, в метре от нее, земля колеблется. Вот как далеко продвинулись ее корни.  Я не хочу, при этом, возвращаться, для примера, к длинному периоду времени от  крестовых набегов до  Ходжалинской трагедии.

Середина  80-х голов. Мы едем в Шушу. Я попросил  друга -водителя остановить машину у входа в  город, возле церкви. Здесь один бородатый армянин с электропилой тесал облицовочный камень. Выражение его лица было злым, напоминало горький зеленый перец. Все вокруг него было в песке, цементе, камне.  Шел ремонт церкви.  Но о чем бы я его не спрашивал –не мог получить вразумительного ответа.  Я никогда до селе  не  был в церкви.  Взяв разрешение прошел вместе с  другом во внутрь.  Поднялся  наверх. С четырех сторон церкви располагались крестообразные  окна без стекол.  Стоя на подоконнике большого крестообразного окна я заметил, что сверху, над головой, оставалось еще достаточно много места.  Какое –то смутное подозрение кольнуло в сердце… Сказал другу, мне кажется, дело здесь не в ремонте этой развалившейся  церквушки. Здесь  пахнет каким –то черным  дымком.  Когда я более ясно раскрыл свою мысль, друг громко расхохотался. Его голос эхом раздался  в стенах  церкви.  И сегодня, стоит кому-то  упомянуть о Шуше,  в ушах моих  начинает звучать громоподобный хохот друга. Тот смех, превратившийся в лед , в холодном воздухе церкви, вот уже двадцать три года, как кинжал, режет мое нутро…

В  феврале прошлого года, во Дворце Г. Алиева,  торжественно  праздновали  90 –летие Сулеймана Алескерова.

Тогда  не  сказал. Сейчас скажу.  С. Алескерова  в то время в моих глазах возвышало  не только его профессия и боль Шуши. В нашем  селе жил один благородный человек  по имени Лачин. Он сорок лет назад как умер.  Так вот, когда я впервые увидел  Сулейман муалима, то подумал, что этот небольшого роста  коренастый человек - дядя Лачин. О боже, как может один человек быть похожим на  другого!   

Все- все в нем  - его  разговор, благородство и  даже то, как он был одет,  напоминало мне  дядю Лачина.  Сулейман  муалим  спустился  с нами вниз,  к  памятнику Сабира,  подозвал такси,  проводил на  Аз. TV. Теперь, глядя на Сулейман муалима на экране монитора во Дворце Г. Алиева, сожалею, что не сказал ему обо всем этом.  О том, что я в  Шуше издалека  видел его «волгу», что  я его очень люблю и не только за его музыку, песни ,за Шушу, но и за то, что он  был похож на дядю Лачина. Почему не  сказал,-  «Сулейман муалим,  клянусь Богом,  я люблю Шушу больше чем  сами шушинцы». Думая обо всем  этом, с болью в душе, смотрел на мониторе  черно-белые  кадры Шуши...

Я человек слабый,  чувствительный. К примеру,  даже сейчас,  в этом возрасте, когда  я смотрю  фильм «Мачеха»  с трудом удерживаю слезы. Теперь скажите сами, где кино и  где оккупированные земли?  Потеря земель  это кровоточащая рана в душе. В одной из своих статей я написал : «Собери все богатства мира и из них ты все равно не сможешь сотворить горсть земли. Пусть бы мы потеряли половину населения страны, но землю свою не отдали на поругание врагам. Наши оккупированные земли меня жгут из нутри.  Боль Шуши иная, она испепеляет… Простите, что я пишу сумбурно, путаю начало с концовкой . Мне стыдно от Хуршид Бану Натавана. Слышите, стыдно!  Не  от Узеирбека, не от Бюльбюля, от дочери хана стыдно.

Когда я вспоминаю Узеирбека, Бюльбюля, Хана Шушинского, то во мне появляется уверенность, что мы Шушу непременно  возвратим.  Непременно!  Но когда я вспоминаю Натаван, то думаю. Что Шуша даже  полдня не  должна оставаться  в руках армян.  Я думаю, что дочь хана  свои печальные газели посвятила не  сыну, умершему  молодым, а  написала об  оккупации Шуши.  Клянусь, так  думаю.

Я ездил недавно в  Исмаиллы, домой,  и услышал там от детей, что  в соседнем селе цветет цветок хары – бюльбюль. Мне стало больно. Цветок хары бюльбюль из долины Джидирдюзю в Шуше… Каким образом он появился здесь?  Еще одно напоминание, причиняющее боль…            

Горхмаз  Шихалиоглы